Вы когда-нибудь видели живых классиков? Ну, тех самых, которым уже воздвигли памятники в сознании народном, к которым уже приклеили ярлык "культовые"... Живые классики - вальяжные, несколько высокомерные и очень-очень важные. Увидев их по телевизору, сразу понимаешь: вот это Человек! Живые классики как достояние страны, в которой раньше дожить до признания могли немногие. У нас отчего-то так повелось: чтобы к тебе пришла слава и уважение, будь любезен - родись долгожителем. Если не повезло, увы...
Правда, сейчас с признанием в России стало как-то попроще, теперь и великие люди гордо встречают почтенную старость. Есть даже те, кто стал великим, не дождавшись седин. Впрочем, не о живых памятниках сейчас речь, а о человеческом исключении из общего правила "живых классиков", об исключении с недостатками, проблемами и какими-то своими тараканами в голове. Речь о том самом исключении, что стало популярным и культовым так быстро, что мы не успели моргнуть глазом, зато успели приручиться, очароваться и ... построить невидимый памятник при жизни!
Почти десять лет назад на сцену одного московского театра вышел мужчина среднего возраста и сообщил, что сейчас расскажет про человека, которого больше нет, в смысле - он раньше был, но потом его не стало. Мужчина сразу предупредил зрителей, что, когда они будут слышать со сцены "я подумал...", то это будет именно про того человека. Вы, конечно, уже слышали эту историю и прекрасно знаете, что мужчиной был никто иной, как Евгений Гришковец. Он вышел и рассказал о наболевшем и о том, о чем другие люди вспоминают мимоходом и никогда не говорят вслух. Он рассказал нам о своем дембельском альбоме, о мультфильме, которого так ждал в детстве, а тот оказался кукольным, о маленькой победе над японцами, о том, как съел собаку...
Признаться, когда я впервые услышала о постановке "Как я съел собаку", решила, что это удачная игра слов, которая сразу же привлекает внимание. Мне почему-то и в голову не пришло, что автор взаправду съел собаку. Просто его сослуживец из Вьетнама ее приготовил, а он, Гришковец, съел. Вот такая история. Всякое бывает.
Потом многие говорили, что именно монологом "Как я съел собаку" он поделил театральную реальность. Мол, была жизнь "До Гришковца" - и есть жизнь "С Гришковцом". Звучит немного пафосно, но утверждение недалеко от истины. Гришковец-драматург действительно создал в контексте театра уникальное пространство, где актер и режиссер - один и тот же человек. Человек этот общается со зрителем и прекрасно понимает его, ведь сам такой же. Не Рики, не Мартин, невзрачный, картавый, задумчивый. Простой человек, man next door, который научил театр говорить человеческим языком - по существу, точно и очень искренне.
Секрет Евгения Гришковца в том, что его повествование сводится к обычным вещам, которые происходят в жизни каждого. Только этот "каждый" о них задумается между делом да и забудет. А Гришковец вспомнит и расскажет. Так расскажет, что всем будет интересно, всем рассказ покажется близким, актуальным.
Кто-то сказал, что Гришковец плотно занял нишу " реалити-шоу вашего сознания ", описывая его оригинальным, живым языком, уделяя внимание не только поверхностному мировосприятию, но и самым скрупулезным деталям. Возможно. Для Гришковца словно не существует неинтересных тем: он готов часами говорить про шнурки, про настоящих мужчин, про своего декана с замашками диктатора.
"Как я съел собаку" - автобиографичная звукопьеса (или аудиокнига), в основу которой положено повествование автора о его прохождении трехлетней морской службы. Информационный повод нехитрый. Казалось бы, о чем тут говорить? Но выходит на сцену Гришковец, надевает бескозырку и сразу становится интересно. Он говорит о том, как боялся, не хотел ехать на далекий остров Сахалин, как видел таких же неуверенных мальчишек, как потом, спустя годы после окончания службы, не знал о чем с ними поговорить...
Вы читали саму пьесу, которая вышла в книжке Гришковца? Я читала и, скажу честно, на меня она не оказала такого волшебного действия, как сам картавый человек, рассказавший то же самое. Потом я посмотрела все пьесы Гришковца и через некоторое время смогла читать его книги. Знаете, почему? Читая, я теперь представляла, как пьесу зачитывает сам Гришковец, как он картавит, делает паузы, искренне возмущается и тяжело вздыхает. Теперь даже самые обычные, бытовые истории про декана, про прораба, про соседей наполнились для меня совершенно иным смыслом. Гришковец меня приручил - я ему поверила.
Точно также поверили и другие. Он стал тем откровенным, очевидно прикоснувшимся к Дао картавым мудрецом, которого мы полюбили. Или он нас приручил. Хотя какая теперь разница, когда театр действительно разделился на периоды "До Гришковца" и "С Гришковцом"?
Анастасия Крайнер
